Ещё затемно вооружённые сторожа-немцы с ружьями и нагайками выводили людей работать. Позже распахивались массивные ворота усадьбы, и сам Шлидц, в фашистском коричневом мундире, выезжал на автомашине или верхом осматривать свои угодья.

Если это было в пору полевых работ, Шлидц иногда направлялся на участок в сопровождении жены или старшего сына — восемнадцатилетнего балбеса, которого он отстоял от «сверхтотальной» мобилизации.

В поле Шлидц вылезал из машины или соскакивал с коня, говорил немцам «хайль Гитлер», потом обходил поля, смотрел молотьбу, следил за выводом коней, проверял работы на заводе.

Однажды один белорус сказал Шлидцу:

— Моя семья умирает, мы голодны. Сегодня рождество, а мы работаем.

Шлидц ничего не ответил, но, садясь в машину, сказал надсмотрщику:

— Давайте ему несколько дней подряд по 20 палок.

Однажды Шлидц увидел, как пленный собрал сухую траву и курил её на поле. Он подбежал к нему, выхватил ружьё у сторожа и прикладом бил русского до тех пор, пока тот не потерял сознания. В этот же день к Шлидцу приехали гости из Кенигсберга, собрались соседние помещики. В господском доме пировали, там играла музыка.

Шлидц богател на войне, и война была ему по душе. Она дала ему рабов и тракторы из России, ковры, картины и фарфор из Польши и Франции. На господском дворе возводились новые амбары. Шлидц поставлял хлеб, мясо, масло и сыр в Кенигсберг и Берлин и богател на этих поставках.

 

В конторе господского двора, перелистывая раскрытый гросс-бух, мы читали многозначные цифры прибылей Шлидца, миллионы марок поступлений на текущий счёт помещика за хлеб, овощи, скот, птицу. По корешкам чековых книжек видно, что Шлидц брал крупные суммы из банков, покупал драгоценности, золото… .

Тихо открывается дверь, и входит человек в потёртом пальто. Это военнопленный поляк.

Он с любопытством и какой-то робостью осматривает кабинет. Ведь в этой комнате он никогда не бывал. Даже доступ к помещичьему крыльцу поляку был запрещён под страхом смерти.

Мы разговорились с ним, и он рассказал многое из страшной жизни пленников господского двора.

— Где мы жили? В хлевах вместе со скотом. Что мы ели? Сахарную свёклу, брюкву. Хлеба не давали, картофель давали только свиньям, им подмешивали и муку. Свиней мы резали, а мясо возили в Кенигсберг. Хуже всего обращались немцы с нашими русскими товарищами. Платили ли нам? Только палками... .

 

Этой осенью (1944 года — прим. ред.) помещики стали часто собираться у Шлидца, но окна и балкон не распахивались, как раньше; музыки уже не было в господском доме. Шлидц ходил злой и озабоченный. По ночам немцы укладывали вещи. Шлидц уже не выезжал по вечерам в театр в Кенигсберг, а ездил чаще днём, возвращаясь встревоженным. Оба его сына тоже повесили носы.

А в прошлый четверг (1 февраля 1945 года — прим. ред.) на полях Шлидца стали падать наши снаряды. Дрожали стёкла, скакали кони, метались коровы. Немецкие солдаты забежали в имение, взяли его племенных лошадей, запрягли в экипажи, уселись верхом и уехали. Шлидц с женой и сыновьями хотел удрать в легковой машине. Но…

— Только они выехали на дорогу, — рассказывают освобождённые рабы, — как к машине подскочили немецкие офицеры, пригрозили оружием, заставили Шлидца, его жену и сыновей вылезть, забрали автомобиль и уехали…

И Шлидц ушёл в Кенигсберг пешком. Увидя это, из усадьбы бросились бежать все немцы — сторожа и надсмотрщики, оставив контору, несгораемые шкафы, всё имущество.

Стоит «господский двор» на дороге к Кенигсбергу, совсем недалеко от городских предместий. В будущих картах, наверное, найдут для него другое название. А помещик Шлидц, который радовался войне, богател на крови, терзал наших людей, далеко не уехал, и пожалуй, не уйдёт никуда.

А. Карташов. «Комсомольская Правда».

3-й Белорусский Фронт. 4 февраля 1945 года.

Добавить комментарий