Гордый век просвещения для нас привычно начинается с петровского перелома, с известных всем посылок молодых людей для ученья за границу. Но как ни удивительно, первая попытка отправить русских стипендиатов за рубеж была предпринята почти за сто лет до Петра I — Борисом Годуновым, еще в самом начале «бунташного» XVII века.
Служивший русскому царю немец Конрад Буссов утверждал, что на учебу во Францию, Англию и Любек Годуновым было послано по шесть человек. Другой иностранный хронист, Петр Петрей, утверждал, что несколько русских учеников были отправлены еще и в Стокгольм. Но пока они обучались, в России началось разорение и Смута, и изначально союзная и дружественная Швеция превратилась во врага.
Существует свидетельство того же Конрада Буссова о том, что один из этих молодых людей, по имени Дмитрий, был дан шведским королем в переводчики генералу Петру Делагарди. В Россию бывший студент попал в составе «ограниченного контингента» шведских войск, принявшего участие в событиях Смутного времени.
Об остальных студентах, отправленных в Швецию, мы ничего не знаем. Об их судьбе, да и о самой их отправке в Стокгольм, впрочем, так же, как и об отправке студентов во Францию, документы Посольского приказа и другие источники умалчивают. Но об Англии и Любеке есть совершенно определенные и весьма пространные свидетельства.
В 1603 году в Москву прибыло посольство Ганзейских городов. Успешно справив свои дела, послы отправились было на родину, но неожиданно были задержаны в дороге царской грамотой. Царь Борис просил, чтобы послы взяли с собой в Любек пятерых молодых дворян, которые должны были обучаться там немецкому и латинскому языкам, а затем, вернувшись, служить в Посольском приказе.
Послы, получившие перед тем в Москве торговые льготы, не могли отказать царской просьбе. И уже 30 октября того же 1603 года магистраты Любека известили Бориса Годунова о благополучном прибытии московских студентов, обещая поместить их к «добрым людям» и отдать в науку.
Пока молодые люди обучались, дела в России шли своим чередом. В стране заканчивался страшный трехлетний голод. Вскоре Россия с головой погрузилась в пучину Смуты. Стало не до просвещения и не до студентов, в мятежах о них просто забыли.
Но магистрат Любека, на полном попечении которого они находились, забыть о русских студентах не мог и напомнил о них Москве. 9 сентября 1606 года, через три года после прибытия студентов в Германию, бургомистры писали царю Василию Шуйскому, что русских «робят» они «поили и кормили и одежду на них клали и чинили им по… возможению все добро. А оне не послушливы и поучения не слушали, и ныне двои робят от нас побежали неведомо за што».
Магистраты спрашивали, что теперь делать с «достальными тремя робятами», «ещо ли нам их у себя держати по прежнему или их к себе велите прислать». Шуйскому было совсем не до «робят», в стране разгорелся мятеж, и саму Москву осаждал Иван Болотников.
Лишь 11 декабря 1606 года, когда с Москвы уже была снята осада, Шуйский наконец нашел время и отписал в Любек, что из сбежавших в России никто не появлялся, требовал, чтобы их сыскивали и доучивали, «а будет те робята учнут проситца в наше государство, а они б их не выуча не отпущали». Не известно, как дальше сложилась судьба этих молодых дворян, но в России они, судя по всему, так и не появились и при Посольском приказе послужить им не довелось.
Намного интересней, драматичней и авантюрней сложилась судьба молодых людей, отправленных в Англию. Выехали они на год раньше тех, кто отправился в Любек, 30 июля 1602 года. В «Лундун» отправлялись четверо юношей: «Микифор Олферьев, сын Григорьев, да Сафон Михайлов, сын Кожухов, да Казарин Давыдов, да Фетька Костомаров для науки латынскому и аглинскому и иных разных немецких государств языков и грамот». За старшего у них был Микифор Григорьев. Это были дети боярские из дьяческих семей.
Они отдавались на попечение «англинскому немцу» Джону Мерику - члену торговавшей с Россией "Московской компании". Царь Борис сам представил Мерику русских юношей и просил лично королеву Елизавету, с которой находился в переписке, чтобы им было позволено получить образование, но при этом сохранить свою веру. Мерик согласился взять на себя «заботу о их воспитании».
И вот 30 июля 1602 года они отплыли из Архангельска на английском корабле. Несмотря на страшнейший голод, «робят» снарядили в дальнюю дорогу как следует: с собой им в достатке выдали сухарей, круп, толокна, мяса, 4 пуда семги, 4 ведра уксуса и, самое главное, 4 ведра вина и 10 ведер пива.
Русский посол Григорий Микулин, за год до этого побывавший в Англии, довольно скупыми словами описывал Лондон, в котором жил тогда Фрэнсис Бэкон и где играли трагедии легендарного Шекспира. Этот Лондон должен был предстать перед глазами русских «робят».
Микулин увидел его таким: «А город Лунда, Вышегород [Тауэр], камен, не велик, стоит на высоком месте… А большой город, стена камена же, стоит на ровном месте, а через реку Темзь меж посадов мост камен, а на мосту устроены домы каменные и лавки, и торг великий устроен со всякими товары».
В Лондоне студентам из Москвы был оказан наилучший прием. Видимо, личное обращение царя к королеве возымело действие. Русских дворян предполагалось определить в различные учебные заведения: Винчестер, Итон, Кембридж и Оксфорд. Так перед «робятами» открылись двери лучших учебных заведений Англии.
В Смуту об этих студентах, как и о посланных в Любек, забыли. Но то ли англичане были щедрее немцев, то ли русские студенты им приглянулись, только Лондон не докучал, как Любек, Москве вопросами, что с ними делать. Лишь через одиннадцать лет после отправки о них вспомнили в Москве.
Это была уже совсем другая страна, чем та, которую молодые люди покинули в 1602 году. К этому времени уже не стало ни Бориса Годунова, направившего их на учебу, ни его династии, ни сонма Лжедмитриев и других лжецаревичей, пытавшихся «законно» занять свой престол. За это время успел уже поцарствовать боярский царь Василий Шуйский, страна пробовала присягать и польским, и шведским королевичам, столицу занимали поляки, а чтобы их выбить оттуда, пришлось всей страной собирать ополчения.
В конце концов, на престол всей землей избрали малолетнего Михаила Романова. И вот, когда все начало мало-помалу становиться на свои места, о годуновских студентах наконец-то вспомнили.
В 1613 году в Англию отправлялось посольство Алексея Ивановича Зюзина и дьяка Алексея Витовтова. Оно должно было объявить в Англии королю Якову I о вступлении на российский престол Михаила Федоровича Романова и просить у англичан помощи войском или деньгами против Польши. Среди прочего необходимо было проведать о тех «робятах», что «позадавнели» на чужбине, и попытаться вернуть их на родину.
В Москве уже знали, что студенты по каким-то причинам не хотят или не могут вернуться. Посольский приказ располагал довольно подробной информацией о них, но не хотел верить сведениям о том, что русские «робята» сами не хотят возвращаться в Россию.
В наказе послам предписывалось, что если «королевские думные дьяки» станут говорить, что молодые люди сами не желают покинуть Англию, поскольку «извыкли всяким обычаям здешним», то «тому нечему верить», поскольку не понятно «как им православныя веры отбыть и природного государства и государя своего и отцов и матерей своих и роду и племени забыть».
В Лондоне посланцам удалось доподлинно выяснить, что Афонька Кожухов и Казаринко Давыдов отправились гостями «в дальние места, в Индию», Федька Костомаров «в Ирлянской земле от короля их секретарем», а Никифор Григорьев находится в Лондоне.
Отъезжая, русское посольство имело обнадеживающее обещание англичан вернуть в Москву Костомарова и Григорьева, тех же, что отправились в Индию обещал разыскать и вернуть сам король. В Москве, наверное, успели подумать, что весь инцидент уже исчерпан.
Но англичане не сдержали своего обещания, никто из русских студентов не собирался возвращаться домой. В 1615 году в Англию был отправлен подьячий Иван Грязев. В наказе среди прочего ему было велено «промышлять о робятах». В Лондоне Грязеву сказали, что «тех людей в Аглинской земле нет», они «в дальних отъездах в иных землях в торговле».
Но хитроумный подьячий проведал, что англичане всех четверых «в свою веру перевели», причем подтвердилось, что Кожухов и Давыдов действительно занялись торговлей и находятся в Индии, Костомаров начал делать государственную карьеру и находится в Ирландии в качестве королевского представителя, Никифор же Григорьев «веры православныя отступил и, неведомо по какой прелести, в попы стал». Т.е. Никифор стал священником англиканской церкви.
Грязев послал толмача встретиться с Никифором. Толмач принес мало обнадеживающие известия: Никифор на «православную веру говорит многую хулу», боится, как бы его не выдали, и скрывается от послов. Грязев начал действовать решительно. Никифора, неосторожно объявившего свое местопребывание перед царским посланцем, привели на посольское подворье и хотели насильно отправить на родину, где он смог бы, наконец, послушать «службу велелепную», но по какому-то недосмотру ему удалось бежать.
Грязев не отчаялся и начал настойчиво требовать у официальных лиц, чтобы молодых людей вернули, поскольку посылали их «для науки языку и грамоты в неволю, а не для воли». Он продолжал упорно настаивать, что русских «робят» в Англии насильно заставили переменить веру.
Но упрямое неверие подьячего ничего не давало, да и факты говорили совсем другое. Тогда Грязев решил изменить аргументацию, теперь он стал утверждать, что молодые люди еще «не в совершенных летах» просто по молодости «искусились» и, мол, сами не ведают, что творят. (К слову сказать, «робята» были уже не слишком молоды. Даже если из России они выезжали лет 18—20, то в это время им было уже за тридцать.)
Но и этот ход, рассчитанный на «недомыслие» случайно оступившихся, не принес желанных результатов. Тогда Грязев прибегнул к самому последнему средству, он намекнул на возможную ссору между государствами. Но и угрозы не принесли успеха. Оконфузившееся посольство вернулось в Москву с пустыми руками.
В Москве, естественно, не удовлетворились таким исходом. В 1617 году в Англию было направлено еще одно посольство во главе со Степаном Волынцевым и дьяком Марком Поздеевым. В отношении заучившихся «робят» им был дан такой же наказ, как и Зюзину.
Причем было специально оговорено, что если они сыщутся, то «взяти их к себе и держати их у себя с великим остереженьем, а тесноты и нужи ни в чем не чинити, чтобы их тем не отогнати, во всем их тешить». Но потешить ослушников посланцам так и не пришлось.
Послы подали прошение в Королевский совет. Лорды от имени короля подтвердили прежнюю информацию о том, что двое бывших студентов находятся в Ост-Индии, один в Ирландии, и там уже успел жениться, а Никифор по-прежнему находится в Англии и если он согласен, то пускай едет на родину, но насильно принуждать его противозаконно. Московские послы в обиде и в недоумении от незнакомых им политических и правовых принципов вновь ни с чем вернулись домой.
В 1621 году в Англию было отправлено очередное посольство во главе с Исааком Погожевым. В отношении невозвращенцев у посольства были самые решительные намерения. Посланцы должны были обратиться непосредственно к королю Якову I и «промышлять у него накрепко».
Если король не захочет их выдавать, ссылаясь на их нежелание возвращаться на родину, то их величеству можно было и пригрозить тем, как бы «меж государей нелюбье не встало». Заодно можно было пригрозить и санкциями против английских купцов в России: «а англинским гостем будет то почитать в великую нужду».
Посланцы должны были подробно объяснить, что в Москве «робята к посольскому делу надобны». Они, конечно, «позадавнели» на чужбине, но дома их родственники все еще государю челом бьют о их возвращении. А если послам опять же ответят, что те сами не хотят возвращаться, на это следовало отвечать, что все это опять же с «молодости» и «неволею», а англичанам «держати их у себя непригоже».
Если «робятки» (надо сказать, давно уже не молодые) все-таки вернутся, «велети им быти у себя безотступно, и их не жесточити, и говорити с ними гладостью, и к вере приводити, и государскую милость объявляти, чтоб они сумнения себе не держали, царское величество их пожалует и вины их нет, ведь они не собою отъезжали, посланы для науки, и ласку к ним держати».
Посольский приказ готов был идти на любые компромиссы: объявлять царскую милость, закрывать глаза на перемену веры и нежелание возвращаться, говоря, что вины никакой здесь нет. Любыми средствами невозвращенцев надо было уговорить воротиться домой, где их ждала царская милость. Хотя именно царская милость-то и вызывала самые большие сомнения и опасения, неизвестно чем она могла обернуться для «робяток» в Москве.
В Лондоне посол предъявил все требования, которые предписывал ему наказ. Англичане отвечали, что в данный момент знают только о местонахождении Никифора Григорьева, Костомаров, как и прежде, в «Ерлянской земле», только про него давно ничего не слышно, Кожухов и Давыдов были в Индии, но там и померли. Послов в общем-то устраивало то, что двое умерли, а один пропал, они даже не стали тщательно перепроверять эту информацию.
Все дело упиралось теперь только в Никифора, хотя его случай был самым тяжелым, как-никак, он был все-таки англиканским священником, и послы, вероятно, догадывались, что в Россию он ни под каким предлогом не поедет. Но, несмотря ни на что, они продолжали настаивать на его возвращении.
Королю было подано прошение. Посланцам передали, что король, конечно, согласен отдать Никифора, но все дело в том, что он одной веры с королем, а в России ему не дадут ее держать, а потому без согласия самого Никифора король не допустит, чтобы его увозили насильно.
Погожев решил зайти с другой стороны. Он подключил к поискам Джона Мерика, который, как мы помним, сопровождал русских студентов в Англию. Собрав необходимые сведения, он доложил послу, что двое действительно убиты в Индии, Костомаров «съехал неведомо куды, а в Англинской земле его нет года с три».
10 февраля 1622 года по приказу короля Мерик привел на посольский двор Никифора Григорьева. Встреча получилась немногословной и безрадостной для русского посла, попытавшегося его уговаривать. Никифор вошел, не поклонившись образам и не перекрестившись, и на все увещевания ответил, что «нашея крестьянские веры веровать не хочет», после чего и ушел.
Погожев вновь начал требовать выдать последнего «позамешкавшегося» студента неволей, утверждая, что «его в том слушать непригоже», что «человек он царского величества, мочно отдать его и неволею». В конце концов послу была назначена аудиенция с королем. Яков I дал однозначный отказ. Посольство вновь вернулось в Москву ни с чем. После того как все средства были исчерпаны Москва уже больше не возвращалась к вопросу о злосчастных студентах.
Неизвестно, что стало с Федькой Костомаровым, послужившим в Ирландии на королевской службе, женившимся там и съехавшим «неведомо куды», не известно умерли, убиты или все-таки остались живы «англинские гости» Афонька Кожухов и Казаринко Давыдов, известно только, как в дальнейшем сложилась судьба Никифора Григорьева сына Алферьева.
В Англии он назывался Mikipher Alphery, был англиканским пастором и имел с 1618 года приход в Гентингдоншире. В 1643 году, во время пуританского движения, Никифор был лишен и прихода, и сана. После чего он переехал в городок Гоммерсмит.
В то время у Никифора была уже большая семья, он был отцом восьмерых детей. В 1660 году уже в старости Никифор вернулся на свое прежнее место в Гентингдоншир, но прожил там недолго и вернулся к своему старшему сыну, обратно в Гоммерсмит, где был всеми любим и уважаем. Там он в 1666 г. и умер.
По материалам: Кузнецов Б.А. За наукой в чужедальние края: первые русские студенты за границей.
Иллюстрация: Лондонский мост (изображение XVII века).
Источник: Злой Московит
