Тексты

Д.Ю. Я вас категорически приветствую! Егор, добрый день. 

Егор Яковлев. Добрый. 

Д.Ю. Поступает масса вопросов про Павла Ефимовича Дыбенко, куда он бегал и почему. Нам есть что-нибудь сказать? 

Егор Яковлев. Да. Это интересный эпизод революционных событий. П.Е. Дыбенко оставил Нарву и вместе с революционными матросами покинул фронт обороны от наступающих кайзеровских войск. Действительно поступают вопросы, потому что в ряде популярных книг встречается информация, что Дыбенко бежал из-под Нарвы аж в Самару. 

Д.Ю. Какой-то забег. 

Егор Яковлев. Как пишут некоторые авторы, да, не останавливаясь ни перед чем, и подавая пример спортсменам-олимпийцам. Но на самом деле ни в какую Самару он, конечно, не бежал, и этот эпизод достаточно мифологизирован. Но, тем не менее, он является интересным, и предлагаю сегодня о нём поговорить, потому что он высвечивает ту конфликтность, которая существовала в руководстве армии и вообще в советском обществе вплоть до окончания Великой Отечественной войны. 

Значит, что надо напомнить, это такой спин-офф нашего цикла о Гражданской войне. Значит, что надо напомнить уважаемым зрителям о… Политика Льва Троцкого на переговорах в Бресте, которая вкратце укладывается в формулу «ни мира, ни войны», полностью провалилась. Лев Троцкий, как известно, надеялся, что объявив о том, что Россия армию демобилизует, но войны не ведёт, спровоцирует таким образом мировую, или, во всяком случае, революцию в Германии, и немецкий пролетариат, уставший от империалистической войны, вынудит своё буржуазное правительство войну прекратить и заключить мир. 

Д.Ю. И не угадал. 

Егор Яковлев. Да-да. Ну… 

Д.Ю. Мы про это говорили в одном из предыдущих роликов, смотрите. 

Егор Яковлев. Да. Лев Давидович жестоко просчитался, причём я напомню, что Троцкий не уведомил Ленина о том, что он уезжает с переговоров в Бресте, а уведомил об этом прямо наркома военных дел Крыленко. Тот, значит, отзываясь на сообщение Троцкого, издал приказ о демобилизации армии. Ну и Владимир Ильич был, прямо скажем, не очень этим доволен, потому что немцы начали наступление. Немцы начали наступление, и возникла угроза Петрограду. Стало понятно, что столицу-то надо оборонять, а как это сделать без военных профессионалов? Совершенно невозможно. 

Поэтому здесь большевики попытались опереться на того военного профессионала, которому они в данный момент больше всего доверяли. Это был Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич, генерал царской армии, который в данный момент занимал пост начальника штаба верховного главнокомандующего. Я напомню, опять же, что верховным главнокомандующим в это время был прапорщик Крыленко, прапорщик-большевик. Но сначала большевики предлагали этот пост как раз М.Д. Бонч-Бруевичу, но он отказался, и как писал в своих мемуарах, «я считал, что это должна быть политическая фигура». 

Я думаю, что эти слова надо расшифровывать так. Дело в том, что офицерство в некотором смысле в 1917, особенно в начале 1918 года фактически находилось в заложниках у огромной и в значительной степени анархически настроенной солдатской массы. Судьба генерала Духонина, которого эта солдатская масса фактически растерзала, она, мягко говоря, не прельщала офицеров. Поэтому Бонч-Бруевич тактично уклонился от этого опасного для его жизни поста, и совершенно справедливо говорил о том, что это должна быть какая-то фигура из числа большевиков, которого эта солдатская масса будет воспринимать как родного, испытывать к ней доверие. И надо сказать, что Крыленко в целом с этой задачей справился. 

Д.Ю. Я думаю, там и второе, что они просто не будут его слушаться, Бонч-Бруевича. 

Егор Яковлев. Конечно, конечно. 

Д.Ю. А как ты офицер, чтобы тебе не подчинялись? 

Егор Яковлев. Но при этом, так сказать, Бонч-Бруевича никакой метлой, естественно, не вымели, и он при Крыленко стал начальником штаба, т.е. военным профессионалом. И вообще, я должен заметить, что очень часто мы встречаемся с утверждением, что первое советское правительство были непрофессионалы, дилетанты и т.д. Ну, большинство первых советских наркомов это были люди чрезвычайно энергичные, вот. И недостаток своих знаний они как раз искупали этой революционной энергией. Но что характерно – практически каждый из них рядом имел какого-то… 

Д.Ю. Специалиста. 

Егор Яковлев. Специалиста, профессионала из числа, как правило, сочувствующих советской власти. Т.е. рядом с Крыленко был Бонч-Бруевич; рядом, например, с наркомом по морским делам Дыбенко это был контр-адмирал Модест Иванов, будущий Герой Труда, между прочим. Это такой уникальный по сути случай, когда бывший царский офицер становится Героем Труда, в 35 году он стал. А это, между прочим, было такое, главное поощрительное звание в Советском Союзе до учреждения звания Героя Социалистического Труда и Героя Советского Союза. 

Ещё я знаю одного царского генерала, Владимира Григорьевича Фёдорова (который изобрёл автомат, кстати), он тоже стал Героем Труда. И вот это такие факты, которые немного разбивают представление об офицерстве, которое якобы совершенно никак в советском обществе не могло себя найти. 

Д.Ю. Меня вот эти вот рассказы про бестолковость, необразованность всё время поражают. Не надо смотреть на образованность, необразованность, смотрите на результаты дел. Это вот сразу мне напоминает, что Гитлер это бывший ефрейтор, а Сталин это недоучившийся семинарист. Т.е. 2 исполинские фигуры, которые повлияли на весь мир в 20 веке. К чему вы это говорите, зачем? Какие-то дурные совершенно попытки принизить. 

Егор Яковлев. Я согласен, это глупости. Но вот отметим, что практически рядом с каждым энергичным большевиком, деятелем советского государства, как правило, находился некий специалист, который помогал, объяснял, направлял. И в данном случае это был Бонч-Бруевич. Он был начальником штаба, и как только начинается немецкое наступление, его сразу же вызывают в Петроград для того, чтобы он организовал оборону столицы. Бонч-Бруевич едет, естественно, и начинает заниматься той задачей, которая на него возложена, причём хотелось бы сказать пару слов о том, почему Бонч-Бруевич оказался в рядах большевиков. 

Конечно, здесь большую роль сыграло то, что его брат Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич был большевиком, другом Ленина, и членом 1 советского правительства, управляющим делами Совнаркома. Но думается, что дело не только в этом. Дело в том, что офицерство очень чётко разделилось после февраля 17 года по одному признаку. Часть офицерства резко не приняла те выборные демократические организации, которые появились в армии, т.е. солдатские, ротные, полковые, дивизионные комитеты. А часть офицерства, наоборот, их приняло. Приняло их как неизбежность, с помощью которого можно предотвратить развал армии. 

И вот этот признак в значительной степени и показал… По этому признаку мы в значительной степени и видим, кто потом попадёт в белую армию, а кто потом попадёт в красную. Вот те, которые резко не принимали выборные организации, они в белую. Те, которые с ними как-то пытались работать, они оказались у красных, у большевиков. И вот Бонч-Бруевич это как раз такой яркий пример вот этой тенденции. Можно по верховным главнокомандующим это проследить. Вот в Могилёве, где располагалась Ставка, был совет рабочих и солдатских депутатов, его возглавлял прапорщик Гольдман. 

Так вот, Михаил Алексеев, когда был верховным главнокомандующим, он с Гольдманом старался вообще не встречаться, не пересекаться, не особенно обращал на него внимание, только по надобности, вот. Когда верховным главнокомандующим стал генерал Брусилов, он чуть ли не в обнимку с этим Гольдманом ходил. А когда главнокомандующим стал генерал Корнилов, то он приказал Гольдмана арестовать. Вот. В общем, вот поэтому… А теперь, уважаемые знатоки, ответьте, кто оказался в белой армии из верховных главнокомандующих, а кто в красной. 

И, в принципе, Бонч-Бруевич та же самая история. Т.е. с самого начала, с самого появления выборных организаций он начинает активно с ними сотрудничать. Сначала в Пскове, где он служил, а потом и в Могилёве. Он как раз находился рядом со Ставкой, он был начальником могилёвского гарнизона. И он сотрудничал с этими выборными организациями, и это естественным образом затянуло, вот эта солдатская масса, сотрудничество с ней естественным образом затягивала его в Красную Армию. И оказавшись в Петрограде в условиях немецкого наступления, Бонч-Бруевич первым делом пытается привлечь толковых офицеров для организации отбора в нарождающуюся Красную Армию. 

Набор в Красную Армию был объявлен Лениным, был издан знаменитый декрет «Социалистическое отечество в опасности». Набор этот был сначала добровольным. И добровольно вступают не только солдаты, не только рабочие, бывшие красногвардейцы, но и офицеры. И вот, значит, необходимо сказать, к сожалению, о забытых, но очень важных 2 царских офицерах, которые сыграли значительную роль в первых боях Красной Армии. Один из них это Ираклий Пехлеванов, который оборонял Псков (это был болгарин этнический), полковник Генштаба, который, в общем, очень хорошо себя показал в боях под Псковом. Впоследствии он эмигрировал, он жил в Болгарии, но в ходе Великой Отечественной войны он помогал партизанам, и мы узнаем со слов его дочери, что уже в 1946 году он становится лектором советско-болгарской дружбы, т.е. в каком-то смысле его воссоединение с Россией состоялось. Ну вот он под Псковом был. 

А вторым человеком, который сыграл значительную роль в обороне марта 1918 года, стал генерал Дмитрий Павлович Парский. Вот о нём хотелось бы рассказать немножко поподробнее, потому что это совсем забытая фигура, и существует только парочка статей, в которых как-то намечены вехи его биографии. Ну, самая лучшая, самая подробная, насыщенная архивным материалом, это статья доктора исторических наук Андрея Ганина, мы не её прикрепим к ролику, всем рекомендую прочитать. 

Значит, Д.П. Парский, кто это такой – это потомственный военные, его отец был героем обороны Севастополя. Два его брата погибли в ходе Русско-японской войны, и сам он был участником Русско-японской войны. И надо сказать, что вот эта Русско-японская война, она очень, видимо, серьёзный отпечаток на него наложила. Это к вопросу, мы говорили с вами о том, как воспринимали люди ход этой войны. Ну, никаких бравурных впечатлений она не вызывала у офицеров. И Парский, который потерял братьев, который был участником Мукденского сражения. Мукденское сражение – наиболее тяжёлое, скажем, даже позорное в ходе Русско-японской войны, потому что, например, из-под Ляояна армия отступала в полном порядке, а из-под Мукдена, там реально началась паника. 

Это, например, подробно у Деникина описано, когда он писал, что впервые за эту войну мы видели наши отступающие части в панике. Т.е. они просто бежали. Вот Парский был одним из командиров, который с этим столкнулся. Ему удалось собрать вот эти бегущие части, и организовать их более или менее планомерный отход. Но это произвело на него сильное очень впечатление, и между войнами – Русско-японской и 1 мировой – он становится известен как военный учёный и публицист. И публицистика его такая, носит чрезвычайно критический характер. 

Он постоянно бичует эти порядки, которые существовали в царской армии, что, в общем, было нетипично для генштабиста. Вот. И одна из вещей, против которой он яростно выступает, это сохранение сословных перегородок, привилегий, необразованность солдата. Т.е. он пишет о том, что с необразованным, неграмотным солдатом невозможно выигрывать войны, необходимы немедленные реформы. И, в общем, его можно охарактеризовать как человека, конечно, такого демократического направления, демократических взглядов, он был сторонником парламентаризма. Вот, например, цитата из Парского:

«Все мы выросли под режимом запрета и стеснений, а потому многим, быть может, покажется неудобным прибегать к услугам печати».

Ну, речь идёт о том, что многие не высказывают свою точку зрения в печати, а он вот высказывал. И составил себе репутацию такого демократа. Но всё это, так сказать, совершенно не означало, что он не готов исполнять свой военный долг, когда к этому призовёт ситуация. И когда началась 1 мировая война, он этот долг исполнил с честью и доблестью, о чём свидетельствуют его награды – он был дважды Георгиевским кавалером. Он получил Орден Святого Георгия IV степени и Георгиевское оружие, т.е. это признаки высочайшей храбрости, доблести, и отваги. Но при этом Парский был очень популярен в войсках, и солдаты неподдельно его любили. 

Об этом свидетельствуют, например, такие вещи: во-первых, его прозвище. У него было прозвище «Батька», его называли солдаты. Понятно, что далеко не любого командира солдаты будут именовать так, причём… 

Д.Ю. Отцом. 

Егор Яковлев. Да. Причём я напомню, что всё-таки это ещё 1914 год, ещё сословность далеко не изжита, ещё есть представление, что крестьяне и дворяне это разные, у них разное социальное бытие, и поэтому для неграмотного крестьянина человек-генерал это всё-таки человек из другого мира. И то, что он называет его «Батькой», говорит о высочайшем уровне признания и доверия. Такое встречалось далеко не всегда. Но это ещё не всё, и в архиве отложились, например, неуклюжие такие стихи, которые солдаты посвящали своему командиру. Интересно их почитать.

У генерала Парского одно было стремленье, 
В его речах всегда звучало ясно – 
Он нас звал всех к единенью.

Вот такие вот стишки попытались сочинить про Парского солдаты. Я думаю, ему было приятно. И интересно, вот Андрей Ганин цитирует интересный документ, что уже после Февральской революции, когда Парский оставлял гренадёрский корпус… 

Д.Ю. Он на «П»? 

Егор Яковлев. Парский, да-да-да. Значит, исполнительный комитет корпуса принёс ему прощальный адрес со следующими словами:

«Товарищ генерал! – уже тогда называли товарищами, - Вы призваны на высший пост командования армией. Тяжелую утрату несет в Вашем лице Гренадерский корпус. Широкая русская душа, сроднившаяся в огне пережитых боев с серым героем солдатом, доброе сердце, полнота знаний и боевой навык — притягивали к Вам каждого гренадера, искавшего помощи, указания, выручки. С первых дней командования корпусом Вы указывали нам истинный смысл спайки в единую военную семью и Ваши тяжелые труды не прошли даром. Великий переворот мартовских дней не застал корпус среди распутья. Зарождавшиеся организации, - а речь о выборных тех самых организациях, - несмело вступали на широкий революционный путь, но, встречая в Вашем отзывчивом сердце полную поддержку, быстро крепли, росли и если корпус чуть ли не первым начал организоваться, то прежде и больше всего мы обязаны этим Вам. Наш труд, труд выборных депутатов, наполовину сокращался, благодаря тому, что Вы всегда шли всемерно нам навстречу. Вы покидаете Гренадерский корпус. Но имя Ваше навсегда глубоко врезалось в память каждого из нас».

Егор Яковлев. Т.е. что мы здесь видим: значит, генерал Парский… 

Д.Ю. Искренне. 

Егор Яковлев. Да. Генерал Парский относился как раз к той же самой категории, что и Бонч-Бруевич, к офицерской категории, которая воспринимала появление этих выборных организаций как нечто неизбежное. 

Д.Ю. У меня даже другое подозрение есть – он и до этого солдат считал за людей, это видно. 

Егор Яковлев. Мы сейчас дойдём именно до этого определения, оно будет в очень интересному документе выражено. Вот. Он поддерживал эти выборных организации, он воспринимал их как нечто неизбежное, и считал, что именно они должны способствовать сохранению фронта, сохранению армии, а неё разложению. В эти выборные организации избираются те, кому солдаты доверяют, надо с ними работать, и, соответственно, они смогут удержать фронт от развала. Ну а офицеры другого характера, корниловцы, например, они считали, что эти выборные организации носят только разлагающий характер, их необходимо ликвидировать. По этому фронту как раз проходил разлом, поэтому Корнилов, например, Парского недолюбливал, вот. 

Ну и, значит, понятно, что когда произошла Октябрьская революция, то сразу возник вопрос, вот он с кем, этот генерал. И генерал Парский занял резко отрицательную позицию по отношению к идее начать мирные переговоры. Вследствие этого его арестовали и отправили в Петроград. Но что интересно, значит, большевик Анучин, который был в чине подпоручика, вслед уехавшему Парскому отправил сообщение в центр, в котором написал следующее. Очень интересные и красноречивые строки, вот как он охарактеризовал вроде бы генерала, которого только что отправили под арестом в Петроград. Его бывший подчинённый, который стал командующим 3 армии, что он пишет:

«Генерал Парский в дореволюционный период пользовался большим симпатиями солдат, подходя к ним не как к солдату, а как к человеку, за что подвергался репрессиям со стороны начальства. В тот же период ему солдатами был поднесен Георгиевский крест».

Егор Яковлев. Это, кстати, тоже признак очень высокого уважения, потому что когда солдаты подносят Георгиевский солдатский крест, это значит, что Парский был с ними в бою, т.е. непосредственно на передовой, и был неотличим от солдата. Это признак очень высокого уважения.

В революционный периодон все время работал рука об руку с организациями и в самыетрудные минуты фронта, когда солдатские массы не слушалисьдаже своих выборных организаций, генерал Парский умел успокоить массу. После Октябрьской революции генерал Парский также шел навстречу организациям и стал работать в контакте с ВРК III армии, о чем можно видеть из прилагаемой здесь копии телеграммы. Но, видимо, в нем происходила внутренняя борьба и когда ему было предложено подписать мандаты парламентерам, - т.е. мандаты парламентёров, которые о мире, - он честно и открыто заявил, что не может этого сделать, т. к. это противоречит его внутреннему убеждению. После этого от Главкозапа подполковника Каменщикова последовал приказ о его арестовании».

Егор Яковлев. Каменщиков, кстати, тоже очень интересный персонаж, он подполковник, но он большевик. Старший офицер, но большевик.

Для выполнения ареста явились три члена ВРК, причем генерал Парский спокойно выслушал приказ ВРК как необходимое после его отказа — им, конечно, не было оказано ни малейшего сопротивления при аресте. Произошло это в 2 часа ночи. Из всего вышеизложенного я нахожу, что генерал Парский не является ярым контрреволюционером и не представляется необходимым заключать его в Петропавловскую крепость и совершенно можно быть спокойным, если генерал Парский будет находиться под домашним арестом — и если это возможно, то я просил бы не применять к нему крепости. Если же почему-либо Правительство Народных Комиссаров найдет необходимым применить к ген. Парскому как меру пресечения содержание в крепости, то передаю убедительную просьбу гражданской жены генерала Парского — Елены Григорьевны Белановской дать ей возможность находиться подле мужа, т. е. заключив и ее в крепость. Мое мнение и просьбу Е. Г. Белановской передаю на Ваше усмотрение».

Егор Яковлев. Т.е. из этого документа мы явно видим, что бывший подчинённый Парского пытается, пользуясь своим новым положением, за него заступиться всячески. И указывает разные подробности, которые характеризуют Парского с лучшей стороны. Это, на мой взгляд, об очень многом говорит. Парский прибыл в Петроград, там был допрошен. Ну и в очень скором времени его отпустили, и, собственно, именно с ним Бонч-Бруевич и связался, пытаясь найти человека для обороны Нарвского оборонительного участка. В своих воспоминаниях Бонч-Бруевич пишет, что Парский ему горячо сказал, что я не разбираюсь в социализме, не понимаю ваших большевиков, но я готов работать хоть с кем, чтобы спасать родину, потому что понятно, что прут, завоёвывают и т.д. Поэтому я готов, отправляйте. И Парский занял пост руководителя Нарвского оборонительного участка, где он и столкнулся с П.Е. Дыбенко. 

Ну а теперь пару слов про Павла Ефимовича. Ну, это очень популярная революционная фигура, очень влиятельная, обладающая в матросской среде огромным авторитетом. 

Д.Ю. Кто не знает, у нас в Питере есть улица имени Дыбенко. И Крыленко. 

Егор Яковлев. Да-да, станция метро. 

Д.Ю. Да. 

Егор Яковлев. Значит, на флоте тоже были выборные организации, естественно, и вот Павел Ефимович был главой Центробалта, т.е. комитета, который руководил, матросского комитета, который руководил всем Балтийским флотом. А потом он стал наркомом по морским делам, т.е. в этот момент он уже был министром фактически большевистского правительства. Причём, как рассказывал К.Б. Назаренко, я рекомендую пересмотреть очень интересные его лекции по истории флота, на флотском съезде в ноябре 1917 года Павлу Ефимовичу предложили принять чин адмирала. И Павел Ефимович немного картинно отказался – не надо. Почему? Потому что матрос-министр, как он сказал, это гораздо более почётное звание для революционера. В общем, матрос это более почётное звание для революционера, чем адмирал, хотя вот… 

Д.Ю. Молодец. 

Егор Яковлев. Да, это был такой ловкий пиар ход… 

Д.Ю. Политический, да. 

Егор Яковлев. Потому что он всем показал, что он не хочет отрываться от родной матросской массы, от родных товарищей-братишек. А с другой стороны, хотя вот интересно отметить, что (мы с Кириллом Борисовичем об этом говорили), что среди матросов не было такого отвращения к офицерским чинам, как в сухопутной армии. И матросы считали, что вполне естественно, если наш лидер будет адмиралом. Но Дыбенко эффектно отверг это предложение. И матросы в этот момент выполняли роль такой преторианской гвардии революции, это была самая боеспособная сила, выделяющаяся спайкой, выделяющаяся революционной энергией, презрением к смерти, отчаянно фанатичная, так сказать, способная сражаться с любым врагом. 

Д.Ю. Ну, как ты говорил, именно поэтому их, видимо, всех и убивали сразу, изловив, да? 

Егор Яковлев. Да-да. Впоследствии, так сказать, матрос (это было во время Гражданской войны), матрос это была одна из категорий, которая подлежала немедленной казни, если попадала в плен. Там как бы матросы, латыши, и большевики. Матросы, как вот тоже мы говорили с И.С. Ратьковским, он сказал интересную фразу – это хуже, чем большевик. Т.е. большевика ещё могли худо-бедно пощадить, а вот матросы – ну всё. И вот Павел Ефимович с такой репутацией сразу же, значит, сообщает своим коллегам по Совнаркому, что он с революционными матросами готов выступить на борьбу с империалистическими оккупантами, которых ждёт неминуемое поражение. И параллельно Парскому с отрядом в примерно 1000 революционных матросов и 800 петроградских красногвардейцев он выезжает на место боевых действий. И дальше происходят те события, которые очень часто трактуются как, значит… 

Д.Ю. Бегство до Самары. 

Егор Яковлев. Да, как бегство до Самары. Ну, рассказывают как – значит, матросы прибыли, нашли бочку со спиртом, перепились, потом появились немцы, матросы испугались, и, значит, драпанули до Самары. Но на самом деле всё было, конечно, не так, и связано это с тем, что как раз там произошёл конфликт между, ну, по сути это было продолжение старого социального конфликта. Произошёл он между старым патриотически настроенным офицерством и нарождающейся революционной армией во главе с энергичным пассионарным революционным лидером. 

И каждая из этих сторон излагали по-своему эту историю, и потом советским историкам и публицистам приходилось обтёсывать углы, потому что и Бонч-Бруевич благополучно дожил до конца 50-х годов, написал мемуары пространные. Дыбенко расстреляли, но всё равно потом он вошёл в пантеон революционных героев, и как бы особо плохо про него писать тоже было нельзя. Поэтому пытались как-то так обойти острые углы и примирить. 

Ну, что происходило, интересные достаточно истории. Дыбенко прибыл на место и получил приказ Бонч-Бруевича, ну, очевидно, вряд ли его можно было выполнить, мало выполнимый приказ – овладеть Ревелем (Таллинном). Таллинн был уже взят немцами, общая группировка немцев, которая там находилась, составляла 9000 человек. Это были, конечно, не самые отборные немецкие войска, прямо скажем, потому что всех самых боеспособных отправляли прямиком на западный фронт. Здесь оставались войска второго ряда, скажем так. Но, тем не менее, и им не чужда была образцовая немецкая организация. Кроме того, у них было всё в порядке с артиллерией, вот, высочайший уровень планирования, руководства боем. 

И понятно, что революционная армия что им могла противопоставить – только отвагу, только физическую силу. Она им это и противопоставила, и первые несколько дней, там 2 дня в первые числа марта 1918 года матросы Дыбенко, в общем-то, ведут вполне себе уверенные бои, в т.ч. и рукопашные, заставляя немцев во всяком случае почувствовать, что тут как бы что-то присутствует, т.е. армия не разбегается. Параллельно в город Ямбург прибывает Парский и пытается организовать системную оборону Ямбурга и Нарвы, рассчитывая на матросов Дыбенко, русских рабочих, латышские части и эстонские отряды. 

Самыми боеспособными в этот момент являются латышские, потому что они, во-первых, сохраняют выучку, у них есть выучка, это ветераны 1 мировой войны, по большей части. Это ещё на самом деле регулярные части, созданные во время 1 мировой войны, которые имеют большой боевой опыт, очень хорошо там себя показали. А во-вторых, дисциплина. Т.е. они очень дисциплинированы, с ними у Парского нет никаких проблем. С остальными есть проблемы, потому что в основном это рабочие, которые никогда не были на фронте. Значит, и что происходит дальше: немцев много, они наступают, теснят матросов, и Дыбенко в конце концов принимает решение оставить Нарву. Они принимает решение её оставить, потому что матросы несут высокие потери, и он уезжает. 

Д.Ю. Таллинн они не взяли, да, Ревель? 

Егор Яковлев. Да нет, конечно, они не могли это сделать. Т.е. они решили контратаковать, но у них ничего не получилось, вот, естественно, и они не только Ревель не взяли, они ещё оставляют Нарву, и уходят в Ямбург, где в это время находится Парский. Там происходит судьбоносная встреча между бывшим царским генералом и революционным лидером. Дыбенко, как показывают документы, всю свою последующую жизнь питал неприкрытую неприязнь к бывшим царским офицерам сухопутным. Есть интересная очень книга того же Андрея Ганина «Повседневная жизнь генштабистов при Ленине и Троцком», там приводят, значит, слова Александры Коллонтай, супруги Павла Дыбенко, старая деятельница партии большевиков, она пишет «я Павлу говорила – ты учись у них, чего ты их не любишь-то?». 

Точнее, она пишет, что ты можешь их не любить, но ты должен у них учиться, потому что они знают больше тебя. Ты научись у них и воспитай своих революционных офицеров. Нельзя вот так вот огульно отрицать их знания и умения. Но Дыбенко в себе это пересилить не мог, и это сразу же проявилось, потому что Парский встретился с Дыбенко, Дыбенко сразу, так сказать, себя повёл таким образом, что «кому это я тут должен подчиняться?» 

Д.Ю. Ты кто? 

Егор Яковлев. Контра, контра явная. Значит, потому что Парский, узнав, что Нарва сдана, он начал планировать контрудар, естественно, по согласованию с Бонч-Бруевичем, который в Петрограде находился. А Дыбенко заявил, что нет, матросы устали, и в итоге установилось некое двоевластие. Некое двоевластие, которое… понятно, что любое двоевластие ни к чему хорошему… 

Д.Ю. Не приведёт. 

Егор Яковлев. Да, да. Привести не могло. Значит, вот такой факт. Значит, Парский формирует отряд из солдат Ямбургского гарнизона и посылает к Нарве для обороны левого берега Нарвы. Дыбенко отменяет приказ, отсылая солдат выспаться. 

Д.Ю. Молодец. 

Егор Яковлев. Начинается полный бардак. В результате вмешательства Бонч-Бруевича Дыбенко оставляет позиции и уезжает вместе со своими матросами, отослав довольно хамскую телеграмму Ленину. Телеграмма звучит так – «сдаю командование Его Превосходительству генералу Парскому». Хамство именно в том, что он называет Парского «Его Превосходительством», показывая тем самым, что это явная контра. А в некоторых источниках (я сам документ не видел), в некоторых источниках приводится фраза, что хамство было ещё большим, что он Парского по мнимой ошибке, по искусственной ошибке назвал не Парским, а Царским. «Сдаю командование генералу Царскому». 

В это время заключается Брестский мир. Ну, собственно, немцы уже дальше не наступают, но надо сказать, что деятельность Парского, она абсолютно не была бессмысленной, ему удалось организовать оборону настолько, насколько это было возможно, и показать немцам во всяком случае, что их наступление не будет лёгкой прогулкой, что им здесь будет оказано ожесточённое сопротивление, они понесут большие жертвы, и армия на самом деле у Советской России всё ещё существует. Т.е. это не то, что они тут пойдут, без проблем зайдут в столицу. Им будет оказано сопротивление. 

Напомню, что всё-таки со стороны немцев наступали не самые отборные части, которые тоже устали от войны, и, в общем, их моральный дух тоже в некоторой степени был подорван, хотя и поддерживался более высоким уровнем организации. Ну, конечно, не до Самары Дыбенко уезжает. Он прибыл в Петроград, участвовал в переезде правительства в Москву, вот, но сведения о его художествах очень быстро дошли до Ленина, потом что Парский доложил Бонч-Бруевичу, тут пришла эта телеграмма, вот. И здесь продолжается конфликт, потому что Дыбенко был сторонником революционной армии, т.е. партизанской армии, лишённой чинопочитания, основанной на выборности командиров, без всяких там военспецов, заканчивавших военные академии, так сказать, и армия, которая в основном ведёт партизанские действия. 

Бонч-Бруевич в своих мемуарах, он там, конечно, всё это обставил разнообразными экивоками, что матросы Балтийского флота сражались отчаянно, такие молодцы. Но среди них, пишет он, были подозрительные братишки. И, конечно, офицеры в этот момент, они всячески стремились доказать руководству страны, что без их услуг молодая республика Советов никак не обойдётся. И эта вот идея, которую Дыбенко яростно отстаивал, о том, что нам нужна революционная армия с выборными командирами, она потерпела жесточайший крах. Дыбенко подставился своим хамским, абсолютно недалёким поведением. Старые офицеры, они решили этим воспользоваться, и, как мне кажется, ещё более демонизировали. 

Потому что у разных исследователей разный взгляд на произошедшее. Андрей Ганин, например, становится полностью на точку зрения Парского и Бонч-Бруевича. Кирилл Борисович, например, считает, что они немного докручивали ситуацию в свою пользу, Дыбенко был не так уж и виноват. Что ему просто пришлось сражаться со значительно превосходящими частями. Во всяком случае, в отношении сдачи Нарвы нельзя его винить. Но Дыбенко ещё больше усугубил ситуацию, потому что его страшно, он же был большевик, его страшно оскорбило, что его предпочли какой-то контре. 

Поэтому, прибыв в Москву, он начинает делать совсем неосторожные заявления критические, требуя, чтобы Совнарком предоставил отчёт о финансовых тратах, намекая на то, что там коррупция, что министры, значит, воруют, живут на широкую ногу. И в итоге договорился до того, что пришлось его арестовать. Арест его поручили латышским стрелкам, это была единственная сила, которая могла противостоять матросам. И они взяли его под арест. Матросы… 

Д.Ю. Напряглись. 

Егор Яковлев. Напряглись. Т.е. начались там уже такие волнения. Александра Михайловна Коллонтай прибежала к Ленину, говорит – что же такое, как же так? Пашеньку арестовали. Значит, Совнарком принял решение выпустить Дыбенко на поруки под поручительство Александры Михайловны. Ну, видимо, ей сказали, что ты следи вообще за мужем за своим, что он тут творит-то. Коллонтай, значит, пообещала, и Дыбенко выпустили, но назначили суд. 

А руководителем суда назначили Крыленко, того самого бывшего верховного главнокомандующего. Дыбенко, видно, это всё… он был амбициозный человек, его всё это съедало. Он же глава флота фактически, бывший председатель Центробалта, нарком, за ним идут матросы, в огонь и воду готовы, и тут, значит, его товарищи, которыми он уже проникся, он член команды министерской, и тут вдруг его фактически вот так вот бросают. 

Д.Ю. Подло. 

Егор Яковлев. Подло. Он это воспринял, как удар в спину страшный. И он не усидел на поруках. И вот тут он действительно уехал в Самару, но это было уже значительно позже. 

Д.Ю. Это уже другое совсем, да. 

Егор Яковлев. Да. Он уехал в Самару, он уехал в Самару со своими революционными матросами/подозрительными братишками. 

Д.Ю. Много их было? 

Егор Яковлев. Несколько сотен, это, так сказать, неплохая история. И в середине апреля вот уже, так сказать, эшелон Дыбенко прибывает на Волгу. Причём Крыленко тут же бросается его разыскивать – где, куда подевался из Москвы? 

Д.Ю. Мой друг Дыбенко. 

Егор Яковлев. Да. Он находит его в Самаре и начинает ему угрожать, что типа Павел Ефимович, немедленно вернитесь в Москву, иначе мы будем вынуждены послать отряды, чтобы вас арестовали. А Дыбенко начинает в своём стиле ему подхамливать тоже, и говорит, что ещё неизвестно, кто кого будет арестовывать. 

Д.Ю. У самих револьверты найдутся. 

Егор Яковлев. Да-да-да. По официальной версии, которая была принята в последующих советских изданиях, значит, Дыбенко отправился в Самару, Самара была перевалочным пунктом, а на самом деле он ехал в Оренбургу, чтобы сражаться, значит, с белогвадейскими войсками атамана Дутова, где снова идёт мятеж. Но так ли это, до конца не понятно, потому что, значит, вот они остановились в Самаре, а в Самаре в это время ситуация-то была очень спорная. Дело в том, что в Самаре, как и в других городах, заседал совет рабочих и солдатских депутатов, и совет этот был отнюдь не большевистским. Заправляли там левые эсеры и очень влиятельны были меньшевики. 

А это как раз апрель уже 18 года, дело идёт к тому, что отношения после Брестского мира между левыми эсерами и большевиками стремительно ухудшаются, они катятся на самом деле к июльскому мятежу левых эсеров, но первые всполохи молний, они уже в этот период видны, и у эсеров копится раздражение. И тут, значит, приезжает революционный командир с войсками, который явно на большевиков точит зуб. Ну и что там, конечно, Дыбенко болтал, это просто песня. Есть интересная статья историка Старикова, не Николая Петровича, называется «Дыбенко в Самаре», её мы тоже прикрепим, я позволю себе процитировать некоторые отрывки. 

Дыбенко встретился в Самаре с Валерьяном Куйбышевым, в будущем известным, это большевик, который представлял большевиков как раз в местном совете. И, значит, вот там он оставляет заявление, в котором рассказывает, по какой причине он оказался в Самаре. Давайте почитаем, довольно интересно, это вот Стариков приводит как раз в своей публикации.

«Ввиду того, что в местной прессе опубликована телеграмма особой следственной комиссии под председательством т. Крыленко о задержании и аресте бежавшего бывшего народного комиссара Дыбенко и доставлении его под усиленным конвоем в распоряжение следственной комиссии в гор. Москву, заявляю, что подобного рода телеграмма является злым вымыслом комиссии и в частности господина Крыленко, так как перед отъездом из г. Москвы мною было подано заявление в Центральный Исполнительный Комитет о том, что комиссия явно затягивает ведение следствия, подыскивая каких-то свидетелей, и из-за допроса 2 или 3 свидетелей в последний момент приостановила следствие. 

Я уезжаю из Москвы, причем обязуюсь явиться на суд и дать публично перед народом и своими избирателями точный отчет о своей деятельности. Причем мною было предъявлено требование к следственной комиссии дать гарантию, что все доносчики комиссары и вообще Совет Народных Комиссаров обязан дать перед народом отчет не в митинговой речи, а дать деловой и денежный отчет».

Д.Ю. Ну неплохо, да.

«Т. же Крыленко, который ныне ведет следствие по явно вымышленному в отношении меня якобы тягчайшему преступлению и в оставлении гор. Нарвы, до сих пор, оставив пост Главковерха и Верхоглава, не дал перед страной отчет о своей деятельности и оставлении всего фронта, а потому заявляю, что подчиниться требованию комиссии под председательством Крыленко я отказываюсь, но явлюсь, никуда не скрываясь, дать отчет перед съездом и страной. Являться же на суд перед лицом тех, кто сам не дал отчета перед народом и страной о своей деятельности, считаю излишним и признаю только суд над собою съезда или же публичный перед своими избирателями и народом. Гор. Самара, апреля 19 дня 1918 года. П. Дыбенко».

Егор Яковлев. В общем, так сказать, это явное неповиновение. Бывший министр вдруг совершенно неожиданно делает такие заявления. Левые эсеры очень довольны, так сказать. Меньшевикам тоже это всё нравится, большевики как бы напрягаются. Но в Самаре конкретно в этот период большевики так особо вот независимо действовать не могут. Дальше 20 и 21 апреля Дыбенко принимает корреспондента независимой газеты «Волжское слово» и впоследствии, значит, уже через пару дней они опубликованы под названием «Дыбенко в Самаре». Там он рассказывает про ход действий под Нарвой, говорит, что он ни в чём не виноват, что он всё сделал, что, грубо говоря, его подставили недоброжелатели. Опять ругает Крыленко, пишет, что это сфабрикованное дело, значит, с целью его дискредитации. 

Дальше происходит заседание губернского исполкома, на котором Дыбенко отчитывается перед местными властями о том, какова его позиция. И здесь он рассказывает историю своего ареста, ругает, естественно, латышских стрелков. Тут он заявляет о том, что отказывается подчиняться решению Совнаркома, но его в конце концов уговаривают подчиниться решению ВЦИКа, т.е. 1 советского парламента. Всё-таки ВЦИК избирался Съездом Советов, раз он говорил о том, что согласен подчиняться Съезду, то вот подчинись решению ВЦИКа. И вот этот вот конфликт удаётся уладить. Возможно, какими-то окольными путями Дыбенко были даны гарантии, что он будет неприкосновенен. 

Дело в том, что в Москве-то тоже прекрасно понимали, что ситуация обостряется с левыми эсерами, и вот так вот выбросить Дыбенко, а Дыбенко это равно Балтийский флот в значительной степени, потому что он был очень авторитете. Выбросить революционных матросов туда, так сказать, к своим врагам. Кстати, уже во время левоэсеровского мятежа будет матросский отряд Попова, матросский отряд ВЧК, который будет на стороне левых эсеров. Поэтому, конечно, в Совнаркоме прекрасно понимали, что нельзя вот так вот Дыбенко отдавать врагам. 

Поэтому ему дают понять, что он прощён, и его удаётся… А к нему туда приехала уже Александра Михайловна, вот, он возвращается. Т.е. проблему удаётся купировать. И дальше происходит суд, на котором Дыбенко оправдывают. Ну и вот разные исследователи судят об этом по-разному. Некоторые считают, что раз его оправдали, он не виноват. Но я думаю, что, скорее всего, осудить его было в принципе невозможно. Т.е. опять же, осудить Дыбенко это значит поссориться с Балтийским флотом. 

Д.Ю. Да. 

Егор Яковлев. Это значит оттолкнуть от себя боеспособные части, которые крайне нужны в ситуации гражданской войны и вообще конфликтов со всеми возможными политическими противниками. Поэтому Дыбенко оправдывают, но всё-таки демонстративно наказывают. Его оправдывают в военном отношении, но демонстративно наказывают в отношении политическом, а именно – исключают из партии. И до 1922 формально Дыбенко не был большевиком, потом его приняли назад. После этого Дыбенко отправляется на Украину, где принимает активное участие в гражданской войне. 

Но никаких политических амбиций, которые явно у него были в начале революции, у него либо уже больше нет, либо он их, так сказать, подавил в себе, подавляет в себе. И больше политической фигурой Дыбенко никогда не будет. Его поведение расценивается Лениным, Троцким как явно нелояльное, его опасаются, и с этого момента большевики начинают в большей степени опираться не на матросов, которые такие беспокойные, так сказать… 

Д.Ю. Подозрительные братишки. 

Егор Яковлев. Малосознательные. Они опираются на латышских стрелков в этот момент, которые демонстрируют 100% лояльность советской власти. Но, в общем-то, и матросов удаётся утихомирить, и матросы впоследствии, конечно, в ходе гражданской войны, конечно, будут воевать на стороне большевиков. Такой вот забавный эпизод, не знаю, насколько забавный – интересный, скажем так, эпизод, который породил много легенд. С одной стороны, мы здесь вынуждены заступиться за Дыбенко, который, конечно, не бежал из-под Нарвы вплоть до Самары; матросы которого довольно отважно сражались в первые дни нарвской обороны; и которому была поставлена совершенно нереальная задача взять Ревель. 

С другой стороны, невозможно оправдать его совершенно хамское, нетоварищеское, некомандное поведение, нерабочее поведение в ходе общения с генералом Парским, который был совершенно искренне нацелен на продолжение боевых действий, и исполнял свой долг. Поэтому отношение к этой истории двойственное. Ну, как дальше сложилась судьба участников этого конфликта, значит – Дыбенко, как я уже сказал, был расстрелян. 

Д.Ю. За что? 

Егор Яковлев. Ну, он был расстрелян как участник военного заговора в 30-х годах, так сказать. Он дальше продолжал военную службу, и во время чистки… 

Д.Ю. А заговор был? 

Егор Яковлев. Ну, я думаю, что Дыбенко в нём точно не участвовал. Это такой как бы очень спорный вопрос, который упирается в отсутствие документальной базы, и там всегда есть некий зазор. Часть исследователей считает, что несомненно был военный заговор. Дело в том, что чистка в армии, она была значительно шире, чем возможный военный заговор, вот. Нет никаких оснований полагать, что Дыбенко в нём каким-то образом состоял. Что касается генерала Парского, то он умер в 21 году от тифа, во время эпидемии тифа, и очень жаль, конечно, этого талантливого военачальника русского, который в данный момент забыт. 

Ну и надо сказать, что более или менее лучше всего из фигурантов данной истории судьба сложилась у М.Д. Бонч-Бруевича, потому что он дожил до конца 50-х годов, написал воспоминания под названием «Вся власть Советам!» небезынтересные, которые отражают, в общем, представление… 

Д.Ю. Институт в его честь назван, нет? 

Егор Яковлев. Нет. Это даже не родственник близкий. 

Д.Ю. Фамилия редкая. 

Егор Яковлев. Да. Но не имеет отношения к этим Бонч-Бруевичам. Правда, о многом, конечно, тоже в мемуарах умолчал. Вот Андрей Ганин, который глубоко копает судьбы бывших царских офицеров, он недавно опубликовал интересную статью о мытарствах несчастного Бонч-Бруевича в 20-х годах, когда его пытались выселить из комнат. Он поселился в коммуналке, у него было 2 комнаты. Ещё была, он был начальником геодезического направления, и у него была ещё кладовка, где, значит, содержалось геодезическое оборудование. Записанное на управление, но оно содержалось у него, очень дорогое. В одной комнате, как я понимаю, у него была гостиная, там, где он жил с женой, а вторая была типа его кабинета. Но тут же появились товарищи, которым не нравилось, что… 

Д.Ю. Что много. 

Егор Яковлев. У кого-то целых 2 комнаты, вот. Они узнали, что это бывший царский генерал, тут же пошли доносы всякие, и было несколько разбирательств. Он был вынужден обратиться к своему брату, вот, но брат тоже, видимо, не обладал особенным влиянием. В общем, долго вся эта история длилась. Я так понимаю, измотали Михаилу Дмитриевичу все нервы (и его супруге тоже), потому что, конечно… 

Д.Ю. Жилищный вопрос это серьёзно. 

Егор Яковлев. Да. Квартирный, жилищный вопрос всех испортил. Но, тем не менее, вот он дожил до конца 50-х годов, даже мемуары написал и издал. Т.е. по сравнению со многими другими бывшими царскими офицерами его судьба сложилась более или менее неплохо. Хотя, конечно, были и офицеры… Он стал генерал-лейтенантом РККА. Хотя, конечно, были и царские офицеры, судьба которых сложилась ещё более счастливо. Например, генерал Самойлов, который громил интервентов на севере, и впоследствии, в общем, довольно достойную и хорошую жизнь прожил, не омрачённую теми социальными событиями, которые в 30-е годы произошли. Такой интересный эпизод мы осветили, а в следующий раз перейдём уже конкретно к левоэсеровскому мятежу. 

Д.Ю. Сурова наша история, сурова. Это тебе не фильм «Матильда», да. Жизнь выворачивает такое, что никаким сценаристам не придумать. Спасибо, Егор. Надеюсь, всем любителям Дыбенки многое стало яснее. В настоящее время на улице Дыбенки есть рынок, который в Перестройку у нас был главным центром в Европе по торговле героином. Обращаю внимание, больше он таковым не является. Говорят, у нас никого не ловят, не сажают, а вот уже всё не так. Спасибо, Егор. 

Егор Яковлев. Ну и слава Богу. 

Д.Ю. А на сегодня всё. До новых встреч.

Добавить комментарий